Хайдеггер практически ничего не говорит о том, что связывает метафору с самой жизнью, с её зарождением и крушением. Он не задаётся вопросом и о самой сложной природе связи метафоры с силой смерти (в нашем случае, гербария живых цветов и цветами навсегда погибшими). Он довольствуется лишь повторением и воспроизведением этого метафорически-метафизического разделения, причём даже в тот момент, когда делает попытку покинуть сферу метафизической интерпретации Гёльдерлина. Точнее, Хайдеггер исследует одну из основных особенностей метафизики, связанную с отделением того, что обладает метафизической природой, от того, что не является им. Ведь чтобы отделить образ цветка от самого поэтического творчества Гёльдерлина, необходимо обратиться к тому корню, из которого он устремляется к солнечному свету.

Этим мы не хотим сказать ничего большего, кроме того, что метафора цветка и цветения соприкасается с той самой метафорической сферой, где мысль Хайдеггера навсегда пребывает в своём заточении. Однако следует заметить, что сложность размышлений Хайдеггера, как и вся его философия, не принимает в расчёт самой сложности метафорического измерения. Мы близки здесь к жесту отчаяния, в состоянии которого уже трудно задаться вопросом о природе самого существования и усложнении его форм.

Сама природа метафоры не сводится к пониманию языка как знака или символа, взятых в их соответствии к настоящему. Она, т.е. метафора, имеет свою специфику. Эта специфичность, связанная с образами «цветка» и «солнечного света» и проявленная в образах «моря» и «крушения», обнаруживается в дальнейшем в самой игре сил бытия и небытия, возникновения и уничтожения, влечения и подавления страстей.

У нас нет уверенности в том, что сама игра метафоры сводится к простому метафизическому противопоставлению чувственного и сверхчувственного, т.е. тьмы и света. Не раскрывается ли сам вопрос о принадлежности метафоры к сфере метафизики просто тем, что сегодня сама игра и её метафорическая природа постепенно отдаляется от нас, так что низринутыми в бездну оказываются сами вопросы об усложнении настоящего и само предположение о метафизической природе бытия? Не в состоянии ли сама метафора наставлять нас к более блаженной и счастливой жизни, когда всё случается так, как если бы сам вопрос о наставлении вёл нас более решительной рукой к «царству света», к светлому утру, чем сам отказ от поэзии, которая не в состоянии формироваться вне свободного пространства, дышать, так сказать, воздухом свободы, где игра становится взаимосменой самих потенций возникновения и уничтожения настоящего.

Всё вышесказанное присуще как для поэзии, так и для философии Гёльдерлина. Если Гёльдерлин, одновременно, воссоздаёт и характер поэтического сочинения, и философскую работу по улучшению метафоры, то, разумеется, именно в той мере, в какой он считает, что сам отказ от метафорического и поэтического не позволяет довести саму поэзию до открытия бытия.

Другими словами, Гёльдерлин видит сложность разделения метафорического и поэтического языка как необходимость работы над метафорой, так сказать, изнутри. Именно в данный момент сама метафора, освобождённая от способности вопрошать об истине и бытии, и становится подлинной. Метафора, тем самым, оказывается ввергнутой в сферу зряшной метафизики, которую сам Хайдеггер подвергает критике.

Работа над метафорой призвана приоткрыть путь к поэзии, а тем самым к возникновению подлинного бытия. И это, как нам думается, является неопровержимым. Вне осмысления данного обстоятельства невозможно приблизить философию Хайдеггера к поэтическому творчеству Гёльдерлина, в котором слышатся раскаты грома как последствия его метафизических молний.

§ 3. Характер последних отзвуков метафоры,

отражающих современность

Ф. Гёльдерлин, в конечном счёте, приходит к тому выводу, что, устремляясь к концу поэтического сочинения, сама метафора погружается в бездну. Но это состояние приходит намного позднее, и не для того, чтобы прерваться навсегда, а чтобы разрушиться в самом себе, остановить свободный бег в самом «сердце» своего чистого течения. Такова характерная особенность поздних сочинений Ф. Гёльдерлина, которая, по словам Т. Адорно, является выражением «катастрофического».