Таким образом, философский опыт, который с необходимостью возвращается вновь и вновь, создаёт потенцию преданности мастеру; этот опыт на пути размышлений над ним порождает присущий метафоре философский смысл.

В этом опыте поэт и мыслитель не противостоят друг другу, а сам дух поэзии располагается как у себя дома. Мы, таким образом, переходим от абстрактной метафоры, где сравнение является ничем иным, как указанием на более обеднённую метафору, к самой возможности времени, свободной и сложной метафоре нашей эпохи. Это событие осуществляет свой бег между двумя явлениями; оно подобно луне непостоянной и связано с отчуждением от земного. В результате всего этого, творческая потенция (сила) настоящего вынуждена обитать между «святым» и земным, порождающим всякие ужасы, между чистотой мысли и забвением о ней.

Другими словами, метафора постепенно отдаляется от всего присущего и достигает пустоты настоящего времени. Она учит тому, что присущее не принадлежит никому. Метафора указывает на путь, сопряжённый с бытием, которое не даётся как абсолютно «хорошее», а располагается между потенциями бытия и смерти, как нечто хорошее, позитивное. Но нам стоит заметить, что сама метафора связана с разрозненностью изображения событий. Метафора, не испытывая страха перед разрушением настоящего, тянет нас к той пустоте и надежде на будущее, которые сопряжены с отчаянием и духом безрассудства. Человеку при этом нужны учителя, которые способны научить его следовать самой творческой возможности и придать ему движение, которое несовместимо с простым движением в пространстве и во времени. Нам необходимо понимать вопрос о нашем времени как вопрос о будущем.

Другими словами, нам необходимо научиться переходить через границу, которая позволяет соотнести хрупкий характер нашего времени с «ранимостью» будущего. Одним словом, подлинный поэт учится тому, чтобы перейти от метафоры бытия к иной метафоре, метафоре, где господствует сила разрушения настоящего, сила смерти.

Современность, её дух, есть основная надежда на данный переход. Современная нам эпоха порождает движение от метафорического представления о данном, существующем и «уверенном» в себе бытии, к метафоре бытия. Мы и в самом деле готовы проявить преданность философскому элементу бытия и именно поэтому ставим вопрос о его определении.

Метафора настоящего, приоткрывающая сам вопрос о бытии, выдвигает вопрос о его возможности. Наше время есть время, где самобытие, пространство и время ставятся под вопрос. Мы не в состоянии положиться ни на веру в то или иное бытие, ни на саму определённость пустоты и веру в её отсутствие. Но мы сегодня испытываем страстную потребность в таком сочинении, которое выявило бы всю продуктивную мощь метафоры, дабы перенестись в пустоту нашего времени. Такое сочинение призвано проявить уважение к метафоре и выявить такую связь явлений, которая оправдывала бы мир в его бесконечном разнообразии. Мы не должны устремляться к такому мировоззрению, которое не уважает самого стремления к необозримой полноте всего сущего, которая подобна «раскинутой сети», в которой «не найти начала»[140].

В начале своего пути, своего восхождения к совершенству мы не можем ничего, кроме как желания удержать сочинение от излишнего стремления покинуть все смыслы, которые указывают на пустоту нашего времени. Возможно, что именно такая работа создаст условия нового мироустроения. Вполне возможно, что она повлечёт за собой иную неразрешимую возможность, которая, «вкладывая» вещи друг в друга, где всё присутствует во всём, исходит из ценности молчания и тишины и встаёт, тем самым, в оппозицию к шумовым эффектам современности. Но данная возможность оставляет нас в полнейшем одиночестве, где абсолютное одиночество, чистое наслаждение настоящим и само страдание постепенно от нас вновь и вновь отдаляются во времени и ставят нас лицом к лицу с самой тишиной и пустотой существования, которая никогда не кончается.

Но мы теперь должны разграничить такие понятия, как «бытие бытия» и «бытие пустоты». Но мы в то же время ещё не достигли «вечно зелёного берега вечности», а всё ещё находимся посередине моря; это место, где, знаменуя процесс разрушения нашего существования, море выдвигает вопрос о присутствии самой надежды ступить, наконец, на землю, преодолеть, наконец, дух бесконечного присутствия моря или отсутствия мечты[141].

Данное место требует самого осмысления «слова» в иной плоскости. Речь идёт о метафоре, о самом слове и сочинении, которые преданы вопросу о пустоте. Метафоре необходимо сегодня проявить преданность, которая, в свою очередь, преодолевает ограниченный характер данной формы бытия.