В то время, как всё в трагедии представляется жертвой или смертью, как первой необходимостью, Аристотель высказывает мысль о возможности признания семейных уз без перехода к действию. Это – интересная мысль! Семья в основе своей имеет не активное, а пассивное любование супругами друг друга. При этом следует заметить, что речь, разумеется, идёт о чистой творческой возможности, поскольку она оказывается неприсоединённой к «общей структуре» «Поэтики», т.е. о предельной возможности, так как она завершает «проекцию» возможностей на саму систему событий.
Точнее говоря, творческая потенция духовной жизни прерывается. Прерывание же настолько является неожиданным, что вообще не запрещает думать дальше; Аристотель, вполне просчитав теоретический риск, подумал о том, чтобы как можно побыстрее его преодолеть и вплоть до того, как связь культурных событий окончательно разрушится. Во всяком случае фраза, которая воспроизводит смысл прерывания событий, раскрывает преграду на пути к прорыву их подлинного смысла: «Впрочем, об этом уже достаточно сказано»[19].
Очевидно, что Аристотель не всё высказал. Может быть, он слишком абсолютизировал роль «препятствия» внутри самой философской системы, но и сделал это недостаточно, особенно, когда речь заходила о новых возможностях. Аристотель не утверждает более ничего: прерывание смыслов вполне очевидно. Он не считает возможным говорить более об этом, «в последующем», как это делает, к примеру, Гёльдерлин, завершая и в то же время останавливая своего «Гипериона». Это происходит прежде всего по той причине, что остановка не так продолжительна, что она наталкивает на мысль о никогда не прекращающемся прерывании. Но отсутствие возобновления вовсе не обязательно означает полное забвение. Вполне возможно, что оно, напротив, выступает ощутимым доказательством радикальности прерывания событий, именно радикальности, которая даже в настоящее время поражает воображение исследователей.
И в самом деле, анализ данного радикального прерывания постепенно приводит нас к фундаментальному вопросу: какова истинная связь между трагедией и актом смерти и каким образом данный акт осуществляется в индивиде? Не подкрепляет ли смерть саму систему поступков, сам смысловой акт трагедии, к которому относится сюжет, персонажи, мысли, язык и метафора? Не та ли это смерть, которая придаёт жизнь чувствам и открывает философский горизонт артистической мимике и трагической метафоре? Не та ли это смерть, которая утверждает узы в пределах самого сюжета трагедии, в принципе, метафорического сюжета и сюжета размышлений человека? Можно ли вполне обойтись без анализа структуры смерти, не утрачивая при этом философского критерия трагического, а также метафоры правдоподобия и самого скрытого смысла сюжета?
Не означает ли данная утрата, что трагическое искусство, действие и язык постепенно врываются в незнакомую и загадочную область, которая не довольствуется просто перемещением и расширением смыслового пространства и, тем не менее, отчуждается от последнего, от различного рода предположений? Не обнаруживаем ли мы здесь первый признак «иной трагедийности» и «иной метафоричности», трагедии, которая отныне не основывается более на действии, на метафоре, которая, в свою очередь, не обосновывается идеей правдоподобия чувств?
Иными словами, речь идёт о вопросе – должно ли представление о смерти влиться в тесный круг системы событий, причём в качестве отдельно взятого её момента, или же целостность этого события такова, что отпадает сама необходимость в его отдельном представлении? Возникает и другой вопрос – не завершается ли структура смерти в самой трагедии, которая оказывается способной воссоздавать эту структуру? Не достигается ли чистота мимесиса смерти в жертвоприношении или же в смертном трауре? Не находимся ли мы сегодня в удивительной близости от диалектики смерти и самой смерти, выступающей в качестве потенции более глубокой смерти, что, конечно же, выступает проявлением чувств – особой логики, которая касается самого метафорического, причём весьма проблематичным образом? Не является ли более трагичная система событий именно той, которая происходит от событий независимо от насильственной смерти и тех её трагических аффектов, которые её сопровождают?