Но как осмыслить, исходя из всего сказанного, саму необходимость поэтического слова? Здесь существует только одна возможность: для того, чтобы прикоснуться к сущности слова, не следует позабыть о том, что сама по себе попытка возвращения к грекам не даётся просто так, а представляет собой крайне трудное дело, связанное с преодолением равнодушия к мечте, к самому творческому ожиданию. Этот наш долг возродить красоту слова невозможно постичь вне символической природы самого сна, самого представления о той мечте, перед которой слепнет взор, а сами необозримые дали оказываются как бы в удивительном мареве. Поэзия, как видим, выступает в качестве того символа, который в сконцентрированном виде выражает сам дух «бытия-долженствования», сам характер настоящего. Таким образом, лишь поэтическое сочинение, в котором не угасает сила философской мысли, в состоянии приоткрыть путь к мечте и представлению о подлинном сне нашего времени.

Глава 6. Поэтические возможности метафорического языка: идея возвращения от Хайдеггера к Гёльдерлину

Мы должны задать вопрос: а в чём же заключена сама природа желания повествования, причём желания повествования самого по себе во всей его чистоте? Если верно то, что поэтическое сочинение озвучивает сам вопрос о настоящем, то метафора выступает в качестве единственного средства его достижения. Именно метафора даёт возможность переноса представления о настоящем на прошлое время, что зачастую выглядит как открытие самого вопроса о настоящем. Именно метафора поверяет нам сон, который оказывается действительнее самой жизни.

Для того, чтобы прочертить границы поэтического высказывания, находящегося в самом центре философии и поэзии Гёльдерлина, необходимо рассмотреть два вопроса: в чём состоит сама природа нашего приобщения к вопросу о бытии, который не возвещает приход нового времени? Каким именно образом сама метафора позволяет избежать этого преждевременного наступления будущего, т.е. прикоснуться к сущности его порождения?

Все эти вопросы нам уже до боли знакомы. Мы уже с ними отчасти сталкивались, особенно когда имели дело с той интерпретацией, которую даёт М. Хайдеггер вопросу о бытии. Анализ этого вопроса позволяет разграничить понимание данного вопроса Хайдеггером и Гёльдерлином. При этом вся трудность состоит не в том, чтобы продолжить изучение точек соприкосновения их воззрений, а напротив, сделать ставку на разграничение их учений в вопросе о пришествии времени верховенства сущности.

§ 1. Поэзия и ставка на неё в вопросе

о наступлении более счастливого времени

Философия Гёльдерлина не даёт чистого преимущества эпохе возвещения Нового времени. Сон, достигающий состояния пустоты, постепенно пустеющий сон, означает, в принципе, то же самое, что и ожидание будущего во всей его чистоте, надежду на то, что он постепенно станет нашим временем, независимо от его отдалённости от настоящего, которое в буквальном смысле слова стучится во все наши двери. Пока боги, согласно Гёльдерлину, обитают «по ту сторону» нашего существования, т.е. там, втрансцендентном нам мире, они практически равнодушны к ценностям нашей земной жизни, к тому, что мы есть, просто живём. Поэтому переворот в сознании выступает как изменение направления движения самой «стрелы» времени.

Самые первые слова седьмой главы элегии «Хлеб и вино» – «Мы же, друг, опоздали прийти» – призваны быть поняты как самое радикальное проявление времени. Мы приходим в этот мир слишком поздно, именно в тот момент, когда будущее и прошлое становятся совершенно немыслимыми, представая перед нами без малейшей возможности их определить, без малейшей возможности ориентироваться в самом вопросе о бытии, т.е. в пространстве и во времени, в достижении строго определённого места, но именно эту ситуацию поэт как раз и призван взять под свой контроль, «тихо уснуть», чем «ждать, но чего?»[111] И существует ли какой-то смысл в самом «деянье иль слове»?! Это скрыто от нас, да и к чему нашему скудному веку певцы?!