Речь, таким образом, идёт о трагическом, заключающемся в противостоянии Божественного и человеческого, о стойкости человека, а также об открытии его характера. Трагическое измерение метафоры состоит в сохранении данного противостояния, но, следует заметить, что само трагическое указывает на наиболее открытый характер, на героическую натуру человека. Трагическое не выступает уже более из состояния конфликтности. Последняя разнится от того трагического конфликта, который так ярко проступает в греческой трагедии и который, как до сих пор считалось, современная нам эпоха могла воспроизвести.

Долг современности – стремительным образом преодолеть иллюзорный характер конфликта и одновременно объединиться с диалектическим характерном греческого искупления вины для того, чтобы вполне соответствовать наступлению более лучшего времени в его «чистоте» противостояния Божественного и человеческого, где как раз мы только и в состоянии наблюдать стойкость человека, свободу человека. И, тем не менее, если мы вдруг однажды постигнем саму природу духовной стойкости человека (об этом идёт речь в последних «гимнах» Гёльдерлина), то и не сможем узнать, а в состоянии ли данное требование расчистить место сохранению, которое вдруг оказалось бы способным предоставить место метафоре, т.е. самой способности перенести наш, настоящий мир на греческий.

Итак, мы, наконец, достигли той точки, где наиболее отчётливым образом предстаёт понятие долга, которым как раз охвачена современная нам эпоха. Этот долг, тем не менее, рискует быть унесённым самим ходом развития философского сочинения и течением жизни. Не рискует ли здесь сам поэт и сам человек вообще оказаться поглощённым этим труднейшим требованием противостоять духовному потопу? Когда поэт пребывает в своём сочинении (в данном состоянии как бы замирают противоположности Божественного и человеческого, души и разума), то он останавливается только на полпути; в нём как будто всё прерывается, так что вновь и вновь возникает вопрос о том, а стóит ли вообще продолжать лирическую, философскую песнь? И напротив, когда поэт трансцендирует за границы своего сочинения, то не находится ли он здесь в состоянии праздности, в состоянии прерывания самого «цезауруса» песни, не восстанавливается ли он в самом молчании, в той романтической тишине, безмолвии, которые как раз и находятся в самом центре сочинения и песни, задающей центр существования поэта?

Таким образом мы здесь сталкиваемся с самой проблемой понимания сочинения, с самим «цезаурусом» или структурой поэтической мысли. В самом деле, конечная инстанция в понимании сочинения – это переход от логики образа к логике его прерывания. Рождение пустоты, таким образом, связано с возникновением свободы, как крайнего предела цезауруса. Этот переход позволяет рассмотреть само трагическое как радикальное противостояние Божественного человеку, причём, во всей его подлинной чистоте. И, наоборот, углублённое проникновение в сам вопрос о Божественном и переход к теме двойственности метафоры требует иного подхода к сочинению, где главное заключается в том, чтобы всё рассчитать и разложить, так сказать, «по полочкам».

В реальности две эти перспективы прочтения философского сочинения расположены под таким углом зрения, где они полностью сливаются. Связь человека с Божественным и его связь с сочинением произрастают одновременно. Сама философия Гёльдерлина проходит путь, где сам рельеф философского произведения выглядит достаточно ярко, а само Божественное достигает своей крайней конфигурации, к метафорическому образу (при этом всё это очень быстро прерывается, так что остаётся рукой подать до резких перемен в самом строе мысли и жизни человека).

Обозначенная нами связь характеризуется переходом от метафоры, как «переноса», к её крайним пределам, где мы сталкиваемся с самими способами рождения метафоры, отсылающими нас к познанию её свободного носителя.

Отчуждение от Божественного и усиление прагматического духа, который находится в начале данного подхода к определению метафоры, а также к вопросу об отчуждении, выступают двумя сторонами одного и того же требования к современности, требования, связанного со свободой человека, с прочерчиванием границы между человеческим и Божественным, с преодолением закрытости, самозамкнутости человека и высвобождением его творческих сил.