При этом, очевидно, речь не идёт о возвращении к причине. Это, скорее, вопрос о самом движении, который Хайдеггер постоянно исследует. Но почему же сам М. Хайдеггер должен отклонить философскую и поэтическую работу, работу, которую Гёльдерлин проделал над метафорой, и которую Хайдеггер тут же вынужден возвести в ранг метафизических концепций, усиливающих лишь присутствие настоящего?
Другими словами, наш словарный запас менее всего может раскрыться на уровне существования, чем метафорического бытия. Сводя метафору к представлению имитации знаковой структуры бытия, которая как бы переплавляет слова в простые обозначения, а не только «характеризует то, что полагает бытие как таковое», М. Хайдеггер воспроизводит метафизическую природу метафоры, саму суть метафизического предположения, начиная своё исследование с обнаружения критерия сходства или адекватности, которая на самом деле скрывает правду уже в изначальном истоке своего возникновения.
М. Хайдеггер только не замечает, что это предположение составляет самый первый уровень подхода к определению метафоры, уровень, изначальная интерпретация которого, а именно данная Аристотелем, уже с самого начала выходит за свои границы. Он не учитывает, что в какой-то момент метафора начинает перемещаться с уровня своей первой теоретизации на метафизический уровень, который ещё необходимо только воссоздать. И что самое главное, то даже диалектический процесс, взятый во всей своей целостности, не в состоянии вписать метафору в путь, по которому устремляется философия, т.е. сделать метафору неотъемлемым элементом данного пути.
Сказанное закрывает доступ этому процессу к поэтической структуре сочинений Гёльдерлина и особенно к её центру – к «метафоре». М. Хайдеггер, как видим, не в состоянии отследить путь Гёльдерлина, который в конце концов преодолевает метафизические и диалектические камни преткновения метафорического, преодолевает ровным счётом для того, чтобы лицезреть, как отношение Гёльдерлина к метафорическому трансцендирует за границы не только метафизических рамок существования, но и постепенно приоткрывает иное измерение бытия. Хайдеггер не может, на наш взгляд, обосновать тот факт, каким образом сама работа над метафорой углубляет бытие поэмы. В конце концов, как можно заметить, исследование метафоры ведёт к особому размышлению, когда рождается сама проблемная близость метафоры к её истинной интерпретации, достигающей, в свою очередь, в самом существовании поэмы своей гуманной сущности. Но в этом случае саму метафору можно представить как процесс разрушения, гибели настоящего, как носителя бытия, который абсолютно отличен от философских и диалектических предпосылок последнего. Метафора как бы «сжимает» и одновременность действия событий, предполагая синхронное «взаимодействие различных вещей»[90].
Покидая хайдеггеровский взгляд на философию Гёльдерлина, заметим, что потенции творчества последнего, повторимся, не являются чисто негативными, а именно не остаются близкими «негативному» типу философствования, так что необходимо уточнить, в чём же, собственно, состоит метафора Гёльдерлина, а также то, к чему ведёт утрата «всечеловечности», которую она предполагает. Всё это как бы подготавливает иной доступ к настоящему, причём как в философском, так и в поэтическом плане.
§ 4. Метафора «пустоты» как разрушение настоящего
То, что уходит, не оставляя после себя памяти, есть бушующее, кипящее «море». Так, если «метафора» большой земли предстаёт как самая глубокомысленная, то «метафора» настоящего рождается после того, как мы покидаем границы, слишком напоминающие земное измерение «метафорического» настоящего. Ведь самый первый смысл метафоры «настоящего» раскрывается в том событии, чтобы достичь «моря», т.е. такого метафорического состояния настоящего, которое лишено «чистоты», а тем самым, иной метафоры современного существования.
Образ «моря», вне всякого сомнения, представляет собой метафору, открытую всяким неожиданностям, самой яркой и несоответствующей реалиям, живой философской мысли. Если вспомнить, что сама метафора моря означает никогда не достижимую связь настоящего и прошлого, то данный факт представляется нам актуальным и для самой поэзии. Конечно, при этом можно увеличивать и увеличивать количество философских и поэтических примеров.Но мы не станем на тропу отдаления от творческого духа Гёльдерлина, дабы показать, как этот мыслитель, расширяя метафору «моря», показывает, что всё происходит именно так, как если бы она устремилась к представлению о пустоте настоящего времени во всей её необъятной широте. Метафора «моря» не исключает также осознания его глубины и тайны.
Метафора моря обстоятельным образом углубляет три составляющие её измерения: связь с чистотой, с принадлежностью к философии и с самой поэтической, творческой мощью сочинения.
А. Связь с непосредственным смыслом чистоты