И, тем не менее, анализируя метафору в пределах «смещения» реальности, разделения, отдаления и отклонения её от настоящего, нам ничего другого не остаётся сделать, как изолироваться от самой философской структуры и философских требований настоящего; при этом сама метафора нами не мыслится как существующая сама по себе, а лишь как вполне негативный, достаточно мрачный и весьма «подпорченный» образ настоящего. Но «негативность» следует рассматривать как отдаление и смещение вплоть до того самого момента, когда философское настоящее окажется расположенным в совершенно пустом измерении, которое в то же время станет его неотъемлемым достоянием, его «чистым» и в то же время «нечистым» бытием.
Мы ещё не в состоянии себе представить, как приблизиться к данной точке развития: следует ли воспринимать её как высшую точку отклонения от настоящего и разума? Возникает при этом и другой вопрос: можем ли мы сегодня увидеть в разуме яркий признак иного отношения к настоящему? Не превращается ли наше абсолютное «метафорическое отклонение» в сферу безумного, которое предстаёт как непрерывное движение в лоне настоящего, и которое, хотя и выражает собой сферу свободы, тем не менее, всегда относится к философскому настоящему; приоткрывает ли метафорическое отклонение возможность другого отклонения, отклонения, которое подтверждает иное измерение метафоры, настоящего и их отношений? Заметим, что о «настоящем» можно спорить бесконечно, сама же наша «душа» есть «витающее» нечто, заметное только по своему отсутствию. Является ли обобщение метафорического переноса предельным проявлением метафоры настоящего или же данное философское обобщение есть выражение самой первичной возможности рассмотрения иной метафоры настоящего, метафоричности настоящего?
С другой стороны, необходимо отыскать признаки, указывающие на закрытие круга философского дискурса по поводу настоящего времени. На наш взгляд, невозможно просто представить иную возможность метафоры, так что нас всегда подстерегает «неведение» по поводу недолговечности самого образа иной метафоры и силы, скрытой в её недрах.
При этом «отклонение» не так уж и ничтожно: при условии, если другое время не может просто утверждаться. Конечно, это не указывает на то, что отклонения от настоящего всегда возвращаются к тому же самому, к привычному и, вместе с тем, к великому событию.
Следует учесть, что метафорические «отклонения» и «расхождения» с настоящим всегда оставляют свои следы. Последние следует рассматривать до тех пор, пока они не станут признаком чего-то другого, иного; при этом, конечно, нами неявно подразумевается, что этот другое вовсе не является ничем иным, кроме как «созвездием» без изображения признаков реальности, выражающих рану, смерть или трагический разрыв, лишённый своего конца. Человек не в состоянии постоянно страдать. Само страдание человека ограничено во времени. Человек должен остаться один, осознать своё одиночество и свою пустоту.
Поиск настолько крошечных признаков реальности настоящего обязательно должен осуществляться в основной сфере человеческих поисков истины, сфере, где метафорическое смещение в сторону культурной реальности и философский дискурс пересекаются, и мы при этом не испытываем страха перед духовными напряжениями и разрывами в сфере действия творческих потенций. Эта сфера и есть именно та область, где мы сталкиваемся с трагедией; с самой трагедийностью бытия человека, его пустотой.
1. Прежде всего метафорический поиск самым тесным образом оказывается сопряжённым с размышлениями над трагическим и самой трагедией, что уже достаточно ясно представлено в «Поэтике» Аристотеля, в гегелевском учении об «эстетическом» или же в самых первых сочинениях Фридриха Ницше. Можно ещё упомянуть другое произведение Гёльдерлина – «Заметки о Софокле».
2. Если трагедия стала источником греческой философии, то можно сказать, что трагедия имеет самое непосредственное отношение к концу XVIII века, т.е. как духовная структура, которая приводит в конечном счёте к концу философии и вообще – мысли. Завершая философский дискурс, трагедия заключает в себе метафорическое «отклонение» от настоящего в существенной части своей границы, т.е. «отклонение» от философского настоящего и стремление к пустоте.
3. Граница метафорического «отклонения», как отрыв от настоящего, указывает нам на то, что трагическая метафора несёт в себе потенцию иного отношения к настоящему миру, отношения, которое направлено на выявление позитивного смысла пустоты.