Можно только начать догадываться, что существование пустоты современности вовсе не означает, что мы должны оплакивать её, постоянно памятуя об античной полноте бытия и молиться на эту полноту будущего времени, которая неумолимо воспроизводит греческое совершенство. Если уже более невозможно устранить законы, которые управляют современностью, устранить «высокохудожественные образцы поведения», то это свидетельствует лишь о том, что греческое совершенство не в состоянии больше служить нам моделью поведения и восприятия мира и что необходимо рассматривать современное сочинение в его чистоте, причём гораздо более радикальной, чем самое радикальное подражание.
Мысль Гёльдерлина значительно отдалена от простого, непосредственного подражания, т.е. от подражания идее «мимесиса», мимесического возвращения, постоянного возобновления и начала нового движения, взятого вместе с эстетическим и политическим измерениями, возобновления, которое, безусловно включает в себя осмысление данного повторения. Это духовное движение отлично и от самого радикального подражания, которое является не просто повторением ушедшей красоты, а неуклонным образом возвещает тот день, что никогда не имел места в анналах истории, день, о котором можно будет сказать, что вот, мол, настало время торжества подлинного «Я» в его чистоте и чистой аутентичности.
Мы смогли, наконец, разглядеть, что интерпретация «всечеловечности», как постоянного возвращения к «Я», есть как раз то, что Хайдеггер предлагает исследовать в своём курсе лекций, посвящённом философии Гёльдерлина. Хайдеггер, только заметим, последовательным образом углубил политическую составляющую данного возвращения. Этот курс, несмотря на все подводные течения, которые присутствуют в терминах «снятие» («aufheben») и «своё» («sich»), свидетельствует об абсолютно точном осознании приближения диалектического возвращения, повторения, и это имеет самое непосредственное отношение к радикальной логике, которая приближается к логике гамбургского периода, к 1801 году, становясь, одновременно, важнейшим течением диалектического развёртывания мысли.
На семинаре в Цюрихе Хайдеггер говорит о необходимости «учиться читать, читать высказывания мыслителей и поэтов». Он достаточно резко противопоставляет правду мысли и правду поэтического слова, говоря о точности научного пути, т.е. о филологической точности, об объективности истории литературы: «Где же заключена сама основа говорения, в чём выражена необходимость постановки научного вопроса о поэзии, истории литературы? Имеет ли всё это смысл?»[88]
В письме к Штайгеру, где выражено отношение Гёльдерлина к поэме Мёрика «На лампе»; Хайдеггер пишет следующее: «Поэма Мёрика, отнюдь, не непосредственно требует исследования окольных путей для утверждения идеи посредничества, чтобы в конце концов существовать в том виде, в какой она есть. И напротив, именно мы сегодня нуждаемся в мышлении и, прежде всего, не только потому, чтобы читать поэму, но также для того, чтобы учиться читать вновь и вновь»[89].
На конференции, прошедшей на тему «Поэзия» Хайдеггер задаётся вопросом о фабуле «разговора о поэзии», о том, чтобы иметь возможность «установить законы, запреты на то, что не делает поэму поэмой». Он задаёт вопрос о законности и самой возможности данного отношения: «По какому праву и начиная с какой ступени знания (сознания) может иметь место эта законность? В вопросе о знании нам не хватает правовой и рефлексивной базы».
Три примера, которые мы привели выше, могут быть достаточно схожими. Они характеризуют, в принципе, один и тот же отказ и один и тот же призыв: отказ от объективации поэтического высказывания и призыв к созданию иного письма, письма, которое властно диктует нам необходимость перехода к поэзии, прославляющей индивидуальность.
Эти отказ и призыв изложены строгим и решительным образом (отказ от чисто теоретических конструкций в сфере метафорического творчества и призыв к созданию сочинения более важного, чем метафора). С этого момента мы должны иметь в виду то, что само понятие «поэтического», «метафорического» не приоткрывает ни одной завесы и никоим образом не ведёт нас в царство «свободного пространства» смыслов, созданных поэтическими гимнами Гёльдерлина.
Сочинения Хайдеггера одновременно отказываются от всякого размышления по поводу поэзии и от всяческой метафорической интерпретации в той мере, в какой поэзия заключает в себе возможность иного измерения, а именно измерения присутствия и возникновения.
Глубоко не вдаваясь в сам текст записей М. Хайдеггера, можно подчеркнуть, что метафора имеет отношение к самому образу, т.е. к классической эстетике, предполагающей одновременное существование силы воображения и объективного представления, которые прячут под своими покровами саму правду возникновения, становления присутствия творческого бытия.