И здесь необходимо ещё раз повторить ту мысль, что равнодушие приобретает исключительное место в поэзии или в «поэтическом звучании его поэмы», но не только! Точно так же отсюда оказываются не исключёнными и все непоэтические тексты. Хайдеггер подразделяет их следующим образом: он отдаёт предпочтение письмам Гёльдерлина, которые менее всего отклоняются от поэтического слова. В противовес сугубо теоретическим записям, которые, пытаясь вскрыть сущность поэмы, лишь разглагольствуют о ней; письма выражают «вне всякого сомнения, но только иным способом, причём, не менее решительным, целую поэтическую Вселенную этого поэта». Именно в данной перспективе Хайдеггер как раз и комментирует письма к Белендорфу.
В хайдеггеровских комментариях этих писем поэтическая вселенная предстаёт как освоение идеи «всечеловечности» (чистоты) посредством восприятия чужого и нежного, дорогого нам. И Хайдеггер, на наш взгляд, вне всякого сомнения, является удивительно правдивым комментатором писем, поскольку он вскрывает парадоксальную логику, логику отдаления, присущую им. В самом центре этой логики, тем не менее, находится мысль, как невозможно не признать, мысль, связанную с навязчивым желанием измерить саму «чистоту» или «всечеловечность». Именно данное напряжение между отдалением от «всечеловечности» и настоятельным требованием «чистоты» как раз и необходимо попытаться раскрыть, дабы познать сами возможности письма, ещё более отдалённого, более несоответствующего задачам точного, почти математического изображения реальности.
В подтверждение своей гипотезы мы будем опираться на три примера.
Первый пример можно обнаружить в самом конце курса лекций 1934-35 гг., посвящённого Германии и Рейну. Хайдеггер обстоятельно цитирует и комментирует текст первого письма к Бёлендорфу, что, разумеется, в дальнейшем не может не отразиться на всём политическом контексте восприятия переживаемой эпохи. Пока же просто заметим, к примеру, что самый первый курс лекций о Гёльдерлине произрастает из неудачи школы, связанной с самой необходимостью исследовать связь западной сущности понимания мира с греческим началом. Вступление в диалог с Гёльдерлином призывает нас, таким образом, к размышлению о самом характере существующей связи современности с греческим началом, а, тем самым, мы вполне можем избежать прямого подражания грекам и слишком поспешного, почти мгновенного определения самой духовной «субстанции» самосознания.
Мысль о возвращении к грекам сам М. Хайдеггер будет постоянно повторять в своём «Введении в метафизику», мысль, возникающую из «оригинальной метаморфозы». Возвращение должно постепенно отдаляться от непосредственной имитации и постоянного духовного возобновления, преодолеть сам процесс «слепой и необузданной логизации мира»[77]. При этом Хайдеггер весьма чётко отделяет ту связь с греческим миром, которая ярко представлена в письме к Белендорфу, от самой идеи гуманизма, классицизма, романтизма, от субстанции эпохи и того, что последует вслед за этим, словом, «возмездия». Настаивая на этом парадоксе и на трудности постижения «всечеловечности», Хайдеггер делает вывод о том. что эллинизм Гёльдерлина совершенно оказывается отличным от эллинизма эпохи Веймарского классицизма, йенского романтизма, эпохи Вагнера и современной нам эпохи.
Греческое начало может быть постигнуто только через призму «экстремального противоречия» и «оригинальной метаморфозы». Очевидно, что Хайдеггер не отказывается от самой возможности исследовать «подлинность оригинальности греков». Он часто применяет метод видоизменённого возвращения, но ровным счётом для того, чтобы попытаться постичь истинную связь современности с греками, само становление их оригинальности, именно того, что у немцев с греками ни в чём не может быть сходства. Освоение «всечеловечности» при этом воспринимается как героическая битва, пройдя сквозь которую «исторический народ, наконец, достигает высочайшего для него величия». В определённом смысле это, конечно, не вопрос о рассмотрении самой парадоксальности и тех трудностей в осмыслении «всечеловечности», которая позволяет выявить степень согласованности своего и чужого.