Вступая, однако, на этот путь, мы начинаем понимать его величайшую проблематичность и неопределённость. Эта последняя возникает в тот момент, когда с абсолютной ясностью перед нами предстаёт одна фраза Гёльдерлина, которая собирает всё в единое целое и высвечивает все возникающие при этом трудности. Здесь идёт речь о знаменитой фразе Гёльдерлина, содержащейся в письме от 2 апреля 1804 года главному редактору переводов Софокла Фридриху Вильману: «Я полагаю, что создал совсем противное эксцентричному энтузиазму, а также, что, наконец, смог достичь греческой непосредственности» и при этом он добавляет: «я надеюсь всегда остаться верным данному принципу, даже если я и встану перед необходимостью раскрыть то, что есть запретного в поэте, а именно оказаться полностью занятым своим собственным внутренним миром»[70].

Именно смысл выражения «против эксцентричного энтузиазма» как раз и составляет главный момент недопонимания: Ф. Бейснер интерпретирует это «против» как то, чтобы «следовать в направлении к», как сам факт вхождения в близкие отношения с самим духом эксцентричного энтузиазма греков, как попытку воссоздания духа святости, присущего им. Но и современность должна была бы стать выражением небесного огня, именно того, что греки, в противоположность нам, представили в виде трезвости Юноны.

Другая интерпретация, связанная с именем П. Берто, настаивает на оппозиции греков и современности, и после вступительного слова Хеллинграфа выглядит совсем в ином свете, а именно как требование для современности отдалиться от духа эксцентричности с той целью, чтобы, наконец, воспроизвести строгую связь с миром. Если вдуматься в смысл позиции Берто, который пишет, что «мы живём именно тем высшим светом, а отнюдь не на этой земле и то, что выпало на долю греков, взыскует к тому, чтобы приподняться над будничным, повседневным существованием», то выражение «против энтузиазма» может быть воспринято таким образом, что перед нами возникает обязанность отдалиться от греческой «святости» и приблизиться, наконец, к чистому духу современности, к его строгости и умеренности во всём.

Итак, перед нами две противоречащие друг другу позиции: одна настаивает на необходимости полностью ориентироваться на дословный перевод с греческого для того, чтобы возникло святое отношение к прошлому, которого так не хватает в греческом искусстве; другая апеллирует к необходимости воссоздания нашей святости, которая, видимо, обнаруживается в старине.

Ясно, поэтому, что каждая из этих интерпретаций далеко не ошибочна, а вместе взятые эти понимания носят совместный характер. Иными словами, они, разумеется, не учитывают всех измерений сложнейшей логики соответствия современности духу греков. Но первая интерпретация вполне может всё же опираться на то замечание Гёльдерлина, согласно которому, сделанному в первом письме Вильману, «степень национального, которая, хотя и имеет определённые изъяны и с которыми это национальное могло бы совладать, оказывается оппозиционной греческому искусству как нечто чуждому»[71]. При этом Гёльдерлин пишет, что «я надеюсь представить данное искусство более живым образом, нежели как это представляют  себе авторы, отталкиваясь от обыденного понимания, подчёркивая западный характер, который никогда не раскрывался в полной мере и который не связан с выправлением его художественной сущности, его недостатков, которые всегда имеют место»[72].

Вторая интерпретация может получить ещё большее обоснование, если она окажется связанной со строгостью стиля, уже подчёркнутой трансформациями и духом незавершённости поэмы «Смерть Эмпедокла». Более того, она может быть воспринята посредством изучения поздних сочинений Гёльдерлина, в частности, через его язык, особый стиль, который со временем становится всё более и более строгим, сжатым, постепенно отдаляясь от чистого энтузиастического духа, который олицетворяет слияние романа «Гиперион» с первыми двумя версиями «Смерти Эмпедокла».

Нам остаётся выявить проблематичный характер каждой из данных интерпретаций, начиная с той, где данная проблематичность предстаёт в более ярком свете.