Гёльдерлин обратился в своих сочинениях к греко-античной философии. Почитание духа Эллады нашло своё выражение в романе «Гиперион», в письмах к различным лицам и в поэме (точнее, отрывках) «Смерть Эмпедокла» (1798-1799). Современные исследования творческого наследия Гёльдерлина, проводимые, зачастую, с позиций экзистенциализма, доказывают, что в его «элегиях» присутствует глубочайший философский смысл.
Осознание того факта, что поэтическая и музыкальная реальность есть только грёза, порождает, с одной стороны, лишь иронию как форму отношения человека к призрачному миру, а с другой – у тех людей, которые не в состоянии воспринять иронически-экзистенциальную форму существования и в то же время не могут найти иного способа примирения цельности существования в мифологическом мире с иллюзорностью этого мира, приводит к духовному срыву.
Ф. Шлегель и Ф. Гёльдерлин «как бы реализовали две возможности эстетизма. Тот факт, что одна из них оказалась столь трагической, заставил некоторых современников Гёльдерлина задуматься над тем, что же такое эстетическое мировоззрение, значительно раньше, чем этот вопрос встал перед Кьеркегором»[50].
Одним из этих современников был Гегель и, вероятнее всего, именно судьба его друга Гёльдерлина толкнула его к переосмыслению самого соотношения искусства и действительности, с одной стороны, философии и искусства – с другой. Данное переосмысление, в свою очередь, привело Гегеля к критике самой романтической эстетики духа эстетизма вообще[51].
Как известно, высшим выражением силы «интеллектуального созерцания» выступает эстетическая рефлексия. Итогом данной рефлексии, благодаря силе воображения, является «высшая объективность, достигаемая субъектом…»[52] Следовательно, искусство есть именно та форма «созерцания», благодаря которой как раз и достигается наиболее глубокое и адекватное постижение прекрасного, понимание абсолютного и абсолютной красоты. К данной идее эстетического взгляда на мир Шеллинг, как известно, пришёл, отчасти, под влиянием философской поэзии Гёльдерлина[53]. Правда, о самом абсолютном Шеллинг и романтики ничего вразумительного сказать не могли, хотя и «наделяли этот спекулятивный абсолют атрибутом целостности»[54].
Целость есть показатель жизнеспособности настоящего времени. Сам Ф. Гёльдерлин в своей поэме «Смерть Эмпедокла» создаёт дух противостояния между Эмпедоклом и египтянином. Этот последний, «бывший хозяин Эмпедокла», появляется ниоткуда. Тем самым, разрушается «спекулятивное» решение о самой смерти. Эта последняя, означая «бесконечный долг», уходит, отодвигается в небытие. Долг, как нечто спокойное, молчаливое и невозмутимое, означает, что нам необходимо научиться размышлять о возможности самой трагической метафоры. Нам необходимо подумать над тем, чтобы приблизиться к вопросу, путь к которому следует рассчитать. Следуя логике Гёльдерлина, нам не представляется возможным осуществить всё это. Но мы всё же попытаемся проследить перспективы раздумий самого Гёльдерлина.
Выделим три из них: 1) невозможность смерти или конца; 2) неотвратимость наступления современности; 3) достижение «чистоты» метафоры или её состояния пустоты, которая нам представляется наиболее метафоричной.
§ 1. Идея невозможности «смерти»
Ф. Гёльдерлин приступает к осмыслению конца истории, начиная с вопроса о его исследовании. Но когда он говорит об этом, то, разумеется, не думает ни о педагогике, ни о методологии, ни о знании, ни о мастерстве человека-художника. Он размышляет об исследовании смерти, как о нечто относящемся к «трагическому измерению», где сталкиваешься с непостижимостью античного решения, т.е. решения, связанного с пониманием «всечеловеческих» ценностей.
Говоря иначе, изучение конца истории сводится, в основном, к тому, чтобы всерьёз прикоснуться к небытию эпpppохи без «всякого отрицания» её без «всякой мольбы». Ф. Ницше будет нас учить, в принципе, тому же – невозможности всякой защиты перед проявлением самой пустоты, «моря», «пустыни». Однако постижение «пустоты» сводится и к тому, чтобы научиться говорить о ней, обрести язык, дабы рассуждать об этом. Это – практически единственный способ, чтобы что-то другое могло приобрести достойное место, причём без малейшей надежды на решение, «ожидание» или определённое обещание. Событие, само сочинение или само философское исследование «пустоты», как единственно возможного события, проливает дополнительный свет на сами эвристические, творческие возможности человека.