Можно было бы, конечно, показать, что поиск трагедии, адекватной нашей эпохе, осуществляется тем же способом, что и у Ницше, если вспомнить его вступительное слово, адресованное грекам и самой диалектической логике. Спор с греками и его развитие в современном сочинении, как оно нам видится, относится ко времени создания Ф. Ницше драмы о Рихарде Вагнере. Тем не менее, попытка Гёльдерлина, возможно, ещё более поразительна, причём в той мере, в какой он не довольствуется тем, чтобы просто отказаться от поэтической незавершённости. Он постоянно воспроизводит её с единственной мыслью о поиске изначальной причины и пытается удержать её чуть подольше благодаря поддержанию диалога между поэтической работой и работой мысли, которая заключает в себе, на наш взгляд, вне всякого сомнения, одну из главных особенностей современного философского сочинения.

На протяжении всего обращения к «эпохе Эмпедокла» философско-поэтический маршрут Гёльдерлина подразделяется на следующие этапы:

1. Гёльдерлин разрабатывает прежде всего план (франкфуртский период), сконцентрированный на идее неизбежности смерти Эмпедокла. Смерть выступает здесь единственной возможностью, абсолютно внушительной, дабы положить конец «разорванности» Эмпедокла между единством и различием, беспредельностью и пределом, природой и культурой, тотальностью и «частными ситуативными проявлениями» ограниченного, земного человеческого существования. Иными словами, Эмпедокл отстаивает решение, наивное и в то же время простое, непосредственным образом вытекающее из осознания самого греческого конфликта между самой чисто внутренней направленностью сочинения и стремлением, ограниченным внешними вещами и процессами. Так, Гёльдерлин пытается напрямую использовать тему трагического конфликта. В то же время он отдаёт себе отчёт в том, что одного применения этой идеи ещё совершенно недостаточно, чтобы трагедия оказалось слишком приближенной к своему лирическому выражению, к трагической оде и, более того, к самой несовершенной жизни, которая не достигает даже чувства меры и спокойного размышления, в котором так остро нуждается.

После всего этого Гёльдерлин развивает мысль о самой движущей силе трагедии, которая имеет классический и в то же время драматический характер. Речь идёт о самом мотиве вины, греха и искупления, если, конечно, следовать духу Аристотеля. Но Гёльдерлин пытается обосновать сам грех, хотя в действительности убеждается в его неэффективности и вынужден, поэтому, уже весьма вскоре отказаться от своего творческого проекта. Трагедия, разворачивающаяся в «пяти актах», остаётся незавершённой. На это существуют три причины: с одной стороны, сама структура смерти и греха прослеживается особенно остро в споре Гермократа и в утомительно-длительных монологах Эмпедокла; эта структура достаточно близка философско-спекулятивному пониманию трагедии. С другой стороны, трагедия склонна стать более современной (в самом худшем значении слово «современность» выступает в смысле «психологическом»), т.е. в этом случае «разорванность» эпохи приобретает место внутри духовного мира самого Эмпедокла; эмоциональный настрой драмы становится всё более лирическим. Так, Гёльдерлин постепенно отступает к эклектическому тону, тону «Гипериона». Последняя причина проистекает из того, что вина Эмпедокла проявляется в своём отдалении от «мира богов» и приводит тем самым к нелепой смерти. Именно эту нелепость, в данном случае, «негативную», сам Гёльдерлин как раз и пытается утвердить, отходя от поэтического и, в конечном счёте, философского плана.

Гёльдерлин отходит в последнем случае от поэтического замысла, дабы приблизиться к замыслу философскому. Он усложняет структуру самой «трагедии», раздваивает её и тем самым исходит из различия между изложением и формулировкой самого результата исследования. Одним словом, он анализирует «мимесическое» или «метафорическое» выражение трагедии, отдаляя его от предельной крайности, от внутреннего мира самого Эмпедокла. Именно данное разделение позитивным образом обосновывает, на наш взгляд, невозможность смерти: отделяя трагическое выражение от внутреннего мира, личности человека, придавая ему метафоричность и отчуждённость, Гёльдерлин истощает сам творческий выигрыш и подтачивает «экономическую ойкумену», носящую слишком лирический характер, ойкумену примирения, которой оказывается «захваченным» сам социальный субъект. Трагическая метафора, которая воспроизводит социальный конфликт, становится воистину метафорической и, если сказать несколько иначе, трагической, т.е. становится трагической в смысле более современном нам в силу существующего непримиримого и никогда не прекращающегося социального конфликта.

При этом необходимо всё же уточнить, что целью подобного настроения выступает, конечно, возможность введения второго персонажа, ещё в большей степени удалённого от себя самого, чем Эмпедокл, с той целью, чтобы достичь деформированности «внутреннего» мира, преодолеть его трагическую неумолимость.