Разумеется, хлеб и вино составляют основу всякого высокого общения, но и они порой не в состоянии дать желаемый результат. Для общения необходимо вдохновение, звенящий полет мысли и воображения. Ведь мысль только тогда развивается, когда завоевывает себе право не только на оформление, но и право оставаться непроявленной и скрытой.

Итак, исследование сущности эроса снова выдвигает перед нами вопрос, имеющий давнюю историю. Но необходимо при этом сразу же заметить, что исток, самое начало данного вопроса все же явно не просматривается.

Все природное и человеческое лишь тяготеет к тому, чтобы быть, то есть оно — только id quod potest esse.*) Другими словами, вещи могут быть, а могут и не быть, могут даже не возникнуть или же, просуществовав некоторое время, исчезнуть. Подлинный эрос или диалектика не только не позволяет вещам полностью стать, то есть развернуть им все свои творческие потенции, но и предотвращает вещи от их полного растворения в ничто. Абсолютное раскрытие, как и абсолютное исчезновение — это именно то, чем так занята метафизика и что составляет ее предмет с тех пор как возникла философия. Метафизика есть тайная устремленность человеческого духа поставить много раз проблемы научно неразрешимые. Быть может, это коренится в самом нашем желании смотреть на мир по-новому. Однако перенапряженное воображение приводит к полной или частичной импотенции соображения.  Само по себе стремление исследовать первые причины или начала является весьма похвальным, но если не возникнет противодействия данному стремлению, то оно и не будет таковым. Наши мысли попадут либо в прочно загерметизированное пространство, либо станут по-детски наивными.**)

Таким образом, эрос как диалектика оказывается как бы зажатым с двух сторон: со стороны абсолютной полноты  бытия и со стороны ничто. Но это и есть как раз именно то, чем так занята метафизика. Диалектика, как видим, свободно парит в пространстве, ограниченном со всех сторон  метафизикой. Однако диалектика каждый раз разбивает эту скорлупу и вновь замыкается в нее, как только начинает воображать себя повелительницей нуля и бесконечности.

Известно, что сам термин «метафизика» не аристотелевский. Его происхождение случайно. Когда в I. в. до Р.Х. греческий ученый Андроник из Родоса решил упорядочить рукописи Аристотеля и вслед за группой сочинений, относящихся к физике, поместил группу трактатов, посвященных проблемам бытия и познания, то он неожиданно заметил, что все эти работы  можно объединить кратким и довольно удачным термином «метафизика» (буквально «то, что после физики»). С течением времени данное понятие приобрело особый философский смысл. Им стали обозначать все высшие вопросы онтологии (учения о началах бытия вещей) и гносеологии (теории познания). Однако данный термин стал употребляться не только как термин, означающий («первый») предмет философии. Он стал использоваться и в качестве понятия, характеризующего метод философского исследования.[293] Познание стали называть «метафизическим», если оно опирается не на чувственное созерцание, а на умозрение, на созерцание интеллектуальное. «Метафизическое» познание — это «познание сути вещей, сущностное вúдение, сущностное созерцание».[294]

Аристотель под «первой философией” или мудростью понимал науку «об определенных причинах и началах».[295] Это, говорил он, «должна быть наука, исследующая первые начала и причины».[296] Но Аристотель дает и три других определения метафизике: познание «бытия, поскольку оно бытие»; знание о субстанции; знание о Боге и сверхчувственной субстанции.

Наука о мудрости — наиболее возвышенная из всех наук, поскольку она не связана с материальными нуждами, не преследует эмпирические или практические цели. По мнению Аристотеля, философия возникла, когда «к знанию стали стремиться ради понимания, а не ради какой-нибудь пользы».[297] Поэтому это наиболее свободная из всех наук, «ибо она одна существует ради самой себя».[298] Таким образом,  заключил он, «все другие науки более необходимы, нежели она, но лучше — нет ни одной».[299]

Метафизика есть радикальнейшая необходимость ответствования на «почему это так», и особенно, на «последнее почему». Именно такой подход к метафизике и представляется нам наиболее интересным, поскольку имеет самое непосредственное отношение к человеку, как существу вопрошающему.