Приведенные суждения являются, однако, не более как остроумными замечаниями, далеко не исчерпывающими природу самого феномена любви. Гоббс, вероятнее всего, более прав, когда ставит любовь в один ряд с боязнью, гневом, ненавистью, состраданием, то есть с чувствами, от которых должен, по возможности, отвлечься в своих суждениях всякий хороший судья.[166] Ведь чувство, строго говоря, есть «обнаружение немощи в Я»[167] или в самосознании, в духе. Жан-Поль Сартр рассматривает в этом плане любовь как непрочное, крайне хрупкое и обманчивое чувство. «Если несколько упростить рассуждения Сартра в 3-й главе III части его трактата («Бытие и ничто», 1943. — А.Л.), ход мысли, — пишет И.С.Нарский, — таков: радости любви причастны освобождению человека, но прочности победы не дают никогда».[168] Чувство очень изменчиво и преходяще, плюс ко всему оно делает нас немощными, связанными, зависимыми от различных состояний или жизненных обстоятельств.

Итак, для того, чтобы любовь была чувством, необходимо, чтобы она представляла собой нечто хрупкое, немощное и зависимое, но поскольку любовь есть одно из проявлений человеческой свободы (никто не может нас заставить любить), она хорошо понятна разуму и сближается некоторыми философами с разумом. Так, например, Л.Фейербах утверждает, что любовь «идентична лишь разуму, а не вере, что, как и разум, любовь свободна, универсальна, в то время как вера по своей природе скупа, ограниченна. Только там, где есть разум, властвует всеобщая любовь; сам разум ни что иное, как универсальная любовь».[169] При этом необходимо подчеркнуть, что под разумом, или умом, Фейербах понимает «универсальную чувственность» или «духовность».[170] Так называемая, «чистая» любовь, если следовать его терминологии, есть чувство, возвышенное над границами частного, над своей связанностью потребностями».[171] Таким образом, и Фейербах не отказывается от понимания любви как чувства. В своих «Основах философии будущего» он прямо говорит, что любовь — «это страсть, а только страсть есть признак существования».[172] В другой работе — «Фрагменты к характеристике моей философской биографии» Фейербаха — сказано следующее: «Только действительное существо, только то, что составляет предмет чувств, есть также предмет действительной любви».[173]

Но и был и тот, кто мыслил более последовательно, отводя любви лишь поле действия одного только разума или долга. Любовь, по мнению И.Канта, как склонность, как чувство приятия или неприятия изменчива, и потому не в состоянии быть основой морали. В «Метафизике нравов» (1797) Кант подошел к явлению любви исключительно с эстетической точки зрения и только. «Любовь, — рассуждает он, — мы понимаем здесь не как чувство (не эстетически), то есть не как удовольствие от совершенства других людей, и не как любовь — симпатию (ведь со стороны других не может налагаться обязанность питать чувства); любовь должна мыслиться как максима благоволения (практическая), имеющая своим следствием благодеяние».[174] Любовь к человеку противоположного пола и «любовь к ближнему, хотя бы этот последний заслуживал мало уважения»[175] — фактически одно и то же. Это — один только долг, моральная обязанность.

Такая позиция, безусловно, страдает внутренней противоречивостью (ведь долг сам по себе требует уважения к личности и вне его рассматриваться не может), да и сам Кант чувствует это, совершенствуя свою точку зрения, относя к числу требований долга и дружбу. Последняя, по его словам, — «это союз двух людей, основанный на взаимной любви и уважении».[176]

Проникая в самую суть кантовской концепции, И.С.Нарский верно замечает, что для нее наиболее «важно, чтобы между любящими всегда оставалась дистанция, иначе пострадают их личности с присущей им самостоятельностью».[177]