По нашему мнению, эрос именно потому и обретает власть над бытием, что это бытие с самого начала оказывается спящим и беззащитным. Порос не может отнять у эроса власть над самим собой, поскольку это еще лишенное духовности бытие. Дух появляется вместе с употреблением в пищу вина. Последнее, замечает Шеллинг, «в отношении к остальному есть эзотерическое, оно — тайна, реальное одухотворение материального. Евдокс рассказывает о египтянах, что они лишь со времен Псаммета начали пить вино и приносить жертвы. Они рассматривали его как кровь, пролившуюся в борьбе богов с титанами  (последние являлись олицетворением бездуховного).  Но вино — это ведь не сам плод, а только то, что выжато. Умирая, он обретает духовную жизнь и скрытый, как тайна, продолжает утверждать свой индивидуальный характер. (Во время цветения виноградных лоз менее крепкие вина снова тяжелеют, как бы тоскуя по своему прежнему материальному состоянию). Вино есть дар уже одухотворенного бога».[137]

Итак, эрос, как истинное дитя второй потенции, не может целиком заключаться в первоначальной потенции, поскольку «он по-отцовски» еще «тянется к прекрасному и совершенному». Другими словами, он есть нечто «тяготеющее к бытию», то есть к прекрасному и нежному, к полному всяких совершенств и достойному зависти. Однако в тот момент, когда  эрос достигает бытия, он превращается в Диониса или Вакха.

Вообще следует строго различать фиванского Диониса или Бахуса, сына богини Семелы, и Вакха. Свиту Бахуса составляли сатиры. Они как бы олицетворяли звериную жизнь, от которой люди были как раз освобождены Вакхом или богом любви. Помимо всего прочего, Бахус не мог умиротворить Деметру, а «примирение Деметры составляло как раз главный предмет мистерий».[138] Те авторы, которые признают лишь одного Вакха, имеют в виду только фиванского (экзотерического) Диониса. В действительности же, мистический Вакх, или Вакх мистерий, отличается от Бахуса или Загрея. Это видно из того, что он часто изображается в качестве сына Деметры.  «Свид, поясняя слово Вакх, добавляет: Дионис у материнской груди. У Лукреция Церера представлена как кормящая Вакха. Отсюда Деметру называют вскармливающей нечто юное, молодое … Ноний также всюду различает Загрея и Вакха».[139]  «Рождение Вакха успокаивает Деметру; ее взгляд проясняется, когда служанка напоминает ей, что она родит еще раз».[140] Таким образом, к триаде Диониса  (Загрей, Гадес, Вакх) подсоединяются Персефона (последнюю не следует путать с той Персефоной, к которой приблизился Зевс в облике змеи и которая стала матерью мифологического процесса) и Деметра. «Последняя, — утверждает Шеллинг, — умиротворенная третьим Дионисом, отныне всецело принадлежит второму Дионису как его сотоварищ, восседающий возле него».[141] На это указывают находимые гравюры. В Риме богиня Церера (греческая Деметра) изображена рядом с Либером и Либерой. Либер = Вакху у Ливия и Тацита  (Анналы, либ. 3).[142]

Но нам следует учесть и то, что идея абсолютного умиротворения или примирения означает в то же время конец творчества, философии и наступление полного господства религии. К этому, в принципе, склоняется и сам Шеллинг, когда ликование Вакха («Вакх, Эвое») он трактует как освобождение «от гнетущей власти реального Бога», как восторг, сопоставимый «у христиан с радостью в святом духе».[143] Тот факт, что Деметра вступает в брак с Гадесом или Аидом, подается им как высший смысл жизни. Лишь в смерти, говорит Шеллинг, «мы обретаем совершенство, дабы оказаться способными к общению с чистыми потенциями. В  Новом Завете сказано: блаженны мертвые, то есть умершие в Господе».[144]

Однако истинный смысл жизни заключается в творчестве, чем собственно и является эрос. Он — не только потенция, властная над бытием, но и над небытием, потенция, свободно парящая между ними. Таким образом, то, что Шеллинг определяет как дух, в действительности есть эрос. Ведь, именно эрос освобождает людей от насилия первоначальной или чистой потенции и от власти второго Диониса как бога смерти.