Последнее высказывание, по всей видимости, противоречит двум другим: «Семья не предохраняет от… развратности сексуального акта».[163] «В Новом Завете, в религии искупления может быть лишь аскетическое преодоление пола».[164]

Если говорить не о богословии и науке, а о новозаветном учении, то нельзя сказать, что оно «скидывает любовь со счетов». Достаточно вспомнить, что писал ап. Павел: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий. …Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится… Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит… А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».[165]

Разве нельзя эти слова отнести и к любви супружеской? Впрочем, Бердяев, очевидно, имеет в виду не такую любовь. Он пишет:

«В любви есть что-то аристократическое и творческое, глубоко индивидуальное, внеродовое, неканоническое, ненормативное, она лежит уже в каком-то ином плане бытия, не в том, в котором живет и устраивается род человеческий: любовь — вне человеческого рода и выходит из сознания рода человеческого. Любовь не нужна роду человеческому, перспективе его продолжения и устроения».[166]

То есть философа можно понять так: человечество может продолжать жить и дальше без любви. Значит — без милосердия, без надежды, без долготерпения, живя в зависти, гордыне, как «медь звенящая»? Бердяев поясняет, что он имеет в виду под словом «любовь»:

«Над любовью нельзя ни богословствовать (зачем же было упрекать богословие, что оно не видит в любви мировой проблемы? — Э.С.), ни морализировать, ни социологизировать, ни биологизировать, она вне всего этого, она не от «мира сего» она нездешний цветок, гибнущий в среде этого мира. Рост любви трагически невозможен…»[167] «Православные и католики не верят, что можно совсем преодолеть сексуальный акт, как не верят, что можно совсем не есть мясного».[168] «Таинство брака не есть семья, не есть натуральное таинство рождения и продолжения рода, таинство брака есть таинство соединения в любви… Таинство любви — творческое откровение самого человека… Любовь сулит любящим гибель в этом мире, а не устроение жизни… Жизненное благоустройство, семейное благоустройство — могила любви. Любовь теснее, интимнее, глубже связана со смертью, чем с рождением, и связь эта, угадываемая поэтами любви, залог ее вечности. Глубока противоположность любви и деторождения. В акте деторождения распадается любовь, умирает все личное в любви, торжествует иная любовь. Семя разложения любви заложено уже в сексуальном акте».[169] «В любви побеждается тяжесть «мира». В семье есть тяжесть благоустройства и безопасности, страх будущего, бремя, так же, как и в других формах приспособления, — в государстве, в хозяйстве, в позитивной науке. Любовь — свободное художество… Свобода любви — истина небесная. Но свободу любви делают и истинно вульгарной. Вульгарна та свобода любви…, которая более всего заинтересована в сексуальном акте… В творческом акте любви раскрывается творческая тайна лица любимого… Не в роде, не в сексуальном акте совершается соединение любви, творящее иную, новую жизнь, вечную жизнь лица. В Боге встречается любящий с любимым, в Боге видит любимое лицо. В природном мире любящие разъединяются. Природа любви — космическая, сверхиндивидуальная… Любовь приобщает к космической мировой иерархии, космически соединяет в андрогинном образе тех, кто были разорваны в порядке природном. Любовь есть путь, через который каждый раскрывает в себе человека-андрогина».[170] «Любовь всегда космична, нужна для мировой гармонии, для божественных предназначений».[171]