Однако другие крупные философы (например, Х.Ортега-и-Гассет) думали иначе, рассуждая в следующем ключе: поскольку любовь не сводится к удовлетворению чувственности, то она противоположна наслаждению. Да, последнее, конечно, может сопровождать любовь, но «их сущность отличается (например, объект любви может постареть, любовь — нет, она неподвластна времени)».[15] Любовь действительно неподвластна времени, если она есть метафизический Абсолют. В действительности времени подвластно все, даже любовь. Однако, если любовь есть творчество, прорыв к неизвестному, то она граничит с чудом, а в мире чудесного «все иллюзорное действительно», как и обратно: «все действительное может в нем стать иллюзорным».[16] Миф открыто играет этим свойством. Ведь миф — это форма не только сознания, но и бытия, пусть иллюзорного, но все же бытия. Человек, живущий во власти мифа, не в состоянии критически оценить самого себя и окружающий мир; все свои мысли и чувства он принимает за подлинную реальность.
Отношение к любви, как к чуду, произрастает в результате усиления власти духа над природной связью. Любая персонификация духа ограничивает мощь познавательной и практической деятельности людей. «Иллюзия всесильности персонифицированного духа, — пишет В.А.Андрусенко, — порождается, по-видимому, тем, что человек, даже имея перед собой обоготворенного заместителя духа, продолжает жить по законам самой жизни».[17] Как бы мы ни боготворили любовь, как бы ни верили в ее преобразующую мир силу, все равно мы всегда ждем от любви земного наслаждения, простого человеческого счастья. В противном случае не возникнет иллюзия ее всесильности, никто не будет слагать о ней легенды и мифы.
Наше сознание вынуждено углубляться в саму основу вещей и представлять ее себе. Основа же вещей не есть вещь, но она и не находится в другой вещи, то есть ничем не обусловлена. Если любовь есть нечто безусловное, то представление безусловной, абсолютной общности не имеет уже чувственного характера. Это — чистое понятие, выходящее за сферу восприятия. Только таким путем, проникая в царство рассудка, мы и освобождаемся от воспринимающего сознания, наиболее всего подверженного иллюзиям.
Суркова Н.А. (Стерлитамак)
ДУХ, ЛЮБОВЬ И ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЕ «Я»
Трансцендентальный субъект, или «чистое «Я», не идентичен «духу». Миллионы людей не знакомы ни с «духом» Канта, ни с духовным содержанием гегелевской системы и, тем не менее, есть нечто, что подвигает некоторых из них к творчеству (таким нечто может быть заслуживающее всеобщего уважения имя определенного мыслителя). Можно много говорить о «встрече» различных типов установки сознания, о контактах духовного и бездуховного «Я», но это не дает никакого значительного творческого результата, если теория коммуникативного действия не будет увязываться с понятием трансцендентального «Я» и его экзистенциальным «ядром».
Трансцендентальный субъект есть некое «всеобщее сознание», «духовность вообще» (Фихте). И все же в данном определении содержится некоторый элемент неискренности.
Конечно, категорию «индивидуальности» созидает не понятие «множества», а понятие «всеобщего» или «всеобщности». Но вывод о том, что тот или иной человек есть для меня «один из всех», предполагает на самом деле «остановку» (мы берем это слово в кавычки потому, что оно означает для нас прежде всего понятие). Истина состоит в том, что я не могу, да и не должен стремиться перебрать мысленно всех, чтобы остановиться на каком-то одном существе. В один прекрасный момент я должен сказать: «Этот человек является для меня «одним из всех», поскольку именно он очаровывает меня своей индивидуальностью настолько, что я не желаю продолжать искать дальше». «Один из всех» — это, следовательно, вызов диктату «всеобщего», или «чистого духа», который есть «бытие-долженствование». Безудержная любовь к будущему человечества перерастает в тоталитарный дух, не знающий никаких «остановок». При этом исчезает не только творческий эрос, но и сама трансцендентальная субъективность вместе с присущей ей экзистенцией (в противном случае «чистый» разум лишается уникальности и превращается в голую рассудительность).
Итак, экзистенциальный уровень «трансцендентального субъекта» указывает на его конечность. Кант и Гегель, безусловно, повлиять на всех не могут, но они создают условия для того, чтобы эпоха окончательно не распалась. Трансцендентальное «Я» не есть, стало быть, нечто предопределенное и неизменное. Оно настраивает человека на то, чем он решил стать.