Бахтин как философ и литературовед продолжает линию пушкинско-достоевского гуманизма. И если бы революция в России была национальной (национально-демократической), эта линия в 20-м веке должна была бы возобладать. Но этого, как мы знаем, не случилось. Революция в России оказалась совсем другой (вообще, вне Запада все революции всегда «другие»). А ведь главная идея Бахтина — это идея подлинного диалога, идея преодоления авторитарного монологизма, который овеществляет всё и всех, кроме себя, отказывая другому человеку в праве быть лицом, личностью, даже собственным «я». Тоталитарный монологизм обедняет жизнь, поскольку многое и разное он стремится превратить в одно, в одинаковое, многие голоса слить в один. Пафос Бахтина это пафос развеществления, пафос персонификации, стремление услышать всю историю и всю культуру как голоса, как диалог. «Человек как целостный голос вступает в диалог. Он участвует в нем не только своими мыслями, но и своей судьбой, всей своей индивидуальностью» («К переработке книги о Достоевском»).
«Я же во всем слышу голоса и диалогические отношения между ними» («К методологии гуманитарных наук»).
Не обезличить и овеществить или растворить всю сложность и уникальность жизни и истории в каком-нибудь панлогизме, а оживить и воскресить весь мир, дать зазвучать голосам всего мира — вот пафос русского философа Бахтина. Но ведь это и пафос русской литературы, та всеотзывчивость, которую Достоевский находил в Пушкине.
«Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения» («К методологии гуманитарных наук»).
Какая пасхальная мысль Бахтина…
Ненавистно Бахтину было и упрощение, стремление стереть все границы, разбить все грани бытия, сделать сложное простым, подменить сложность жизни и культуры их примитивным суррогатом. Но та революция, которая в России победила, как раз и преуспела в этом искусственном упрощении жизни. Простым легче управлять, чем сложным. Нельзя манипулировть народом. Но можно манипулировать толпой. Народ состоит из людей, наделенных разумом и совестью, а толпа из полулюдей, одержимых низменными инстинктами.
Замечательный русский поэт, старший современник Бахтина, эту негативную перемену, произошедшую к началу 30-х годов, отметил очень точно:»Были мы люди, а стали людьё». Большевикам нужны были не люди, а людьё. С ним было легче работать. В том числе и давить людьем людей. Это тоже хорошо проверенная колониальная технология.
Если понимать революцию как «резкий кризис, целиком обращенный в будущее» (М.Блок, «Апология истории»), то все революции вне Запада почему-то всегда обращаются не в будущее, а в прошлое. Вместо модернизации — архаизация, упрощение жизни вплоть до пещерного примитива первобытной орды. Впрочем, еще Достоевский предсказывал антропофагию как закономерное следствие революционных устремлений, которые всегда почему-то оборачиваются бесовщиной.
Шаламов упрекал Достоевского за то, что в «Записках из Мертвого дома»он не сказал всей правды о пещерных нравах уголовного мира. Но Шаламов проявляет здесь типичную интеллигентскую нечуткость к истории. Он думал, что все увиденное и пережитое им на Колыме было в России всегда. И во времена Достоевского тоже.
Россия во времена Шаламова погружалась в ад, и Шаламов оказался в самом ужасном круге этого ада. Достоевский предчувствовал этот ад (бесовщину), но сам в нем не жил и воочию его не видел. Ведь даже каторга Достоевского не была еще Колымой Шаламова.Здесь историческая безосновательность его претензий к Достоевскому.
Усложняется, модернизируется техника, а отношения людей упрощаются, архаизируются. У крестьян отобрали землю, превратили их в бесправных колхозных батраков, но зато дали трактор. По сути это государственное рабство, но зато с железным трактором вместо лошади… Но лошадь-то была своя, родная, а трактор чужой, советский… от колониальных властей.
И как Бахтин со своей философией мог ужиться с большевизмом, вождизмом, с культом личности Сталина? Это ведь даже не Евгений и Медный всадник (пушкинская метафора Росссийской империи), а Железный Дровосек и русский лес, которого не жалко было свести под корень на костер мировой революции. Только под топором вместо деревьев — люди, миллионы русских людей…