Старое гнилое дерево может упасть само под напором ветра. Это, так сказать, естественная история. Но когда к дереву, которое вполне еще может жить и шуметь, подходит лесоруб с топором, начинается уже совсем другая история, противоестественная… Россию в 20-м веке загнали в противоестественнную историю.
Истина не абстрактна, не догматична, не авторитарна, истина — человечна. Она не над человеком и не внутри кого-то одного, вещающего богоподобного субъекта (писателя, мыслителя, вождя и т.п.). Истина — между людьми, это продукт их живого и свободного общения, их диалога. «Истина рождается в споре», — эта сократовская идея тоже когда-то была революционной. На этом строится и эстетика Бахтина («Автор и герой в эстетической деятельности»).
Художественное произведение — продукт особых эстетических отношений между автором и героем. То, в чем формалисты видели косный и безгласный материал, который автор-художник обрабатывает с помощью определенных приемов, Бахтин воспринимал как живое человеческое существо, как голос, как сознание, которое нельзя обработать — не овеществив, т.е. не уничтожив его личной уникальности, его человечности. Художественное творчество — это напряженные диалогические отношения между автором и героем (любовь, ненависть, умиление, насмешка, согласие, несогласие и т. д.). А художественное произведение это не вещь, которую делает писатель, а поле встречи автора, героя и читателя.
В статье Р.Якобсона «О художественном реализме» (1921)изнасилованное слово трактуется как творческий прием. Слово надо изнасиловать, чтобы оно заиграло новыми красками, зазвучало по-новому и т.д. . То же читаем в книге Якобсона «О чешском стихе преимущественно в сопоставлении с русским»(1923):»Теории безусловного соответствия стиха духу языка, непротивления формы материалу мы противопоставляем теорию организованного насилия поэтической формы над языком«(выделено мной.— Е.К.).И еще из этой же книги: «вне насилия нет поэзии» ( выделено мной.— Е.К.)
Вот здесь и проходит сущностная граница между Бахтиным и формалистами, а также между их, так сказать, революционностью. Якобсон тоже был революционер, но, как видим, совсем не такой, как Бахтин. Лично к Якобсону, русскому еврею и советскому чиновнику, а затем успешному американскому профессору и, так сказать, «ученому», Бахтин относился недоверчиво и неприязненно. Он просто не захотел с ним встречаться ( «иностранцев в Саранск не пускают»). И действительно, о чем говорить с чужим человеком, который изнасилованное слово трактует как творческий прием.
Революционность Бахтина впервые отметил М.Гаспаров, но правильно объяснить ее он не смог. Это вобще классический образец чужого взгляда: видит, но не понимает.
Из книги Гаспарова «Записи и выписки»: «АПТЕКА. Взорванная статуя Николая Второго под Мытищами — работы Клыкова, к столетию Ходынки ( «если бы у нас в Персии случилась Ходынка, шах должен был бы отречься», говорили Юрию Терапиано) — была удивительно похожа на аптечную бутылку с короной-пробкой и мантией- сигнатуркой»(НЛО, 2000, №42,— С.439).
Хотя бы из элементарного уважения к трагической истории страны, в которой Гаспаров прожил все-таки вполне благополучную жизнь и стал заметным филологом, можно было не публиковать эту подлую «запись», оставить ее в своем частном, приватном пространстве. Но нет, какое может быть уважение у чужого к чужим? И вот памятник царю-мученику, канонизированному РПЦ, сравнивается с аптечной бутылкой … при почти нескрываемом сочувствии к тем, кто его взорвал. И кто же здесь более революционен — Гаспаров или Бахтин? И каково, так сказать, качество этой революционности?
Мать Гаспарова служила редактором в журнале «Безбожник», как, впрочем, и его отец ( по Википедии). Не думаю, что эти люди могли сочувствовать идеям Бахтина. Все-таки наследственность вещь серьезная, так просто от нее не отмахнешься … даже занимаясь классической филологией.
Чужим не жалко чужих. И чужие чужих не понимают. В этом все дело. Вот почему журнал «Новое литературное обозрение» так последовательно третирует Бахтина. И это естественно, он же чужой, непонятный, «не ученый», не наш и т.д.