Гуманизм Бахтина был основан не на немецкой философии, а на русской литературе. Вообще это философ, вырастающий из русской литературы. Немецкую философию ( от Канта и неокантианства до М.Шелера) Бахтин хорошо знал и высоко ценил, утверждая даже, что настоящая философия есть только одна — немецкая. А молодым своим собеседникам-шестидесятникам он настоятельно советовал хорошенько выучить немецкий язык, чтобы читать немецких философов в подлиннике. Однако без Достоевского главные бахтинские идеи просто не могли бы появиться. Так, вероятно, и для юного Пушкина настоящая поэзия была только одна — французская. Но Пушкин не производное от французской поэзии, как и Бахтин не производное от неокантианства. Пушкин вырастает из русского языка, из русской истории, из русского быта ( не только дворянского), а Бахтин вырастает из Пушкина и Достоевского.
Один из мемуаристов, посетивших Бахтина в 1973 году, очень точно отметил, что Достоевский живет в его доме.
Когда в январе 1995 года в ИМЛИ мы беседовали с С.Г. Бочаровым о Бахтине, я спросил его: «Кем был Бахтин —славянофилом или западником?». Мой собеседник ответил:»Бахтин был европейцем». Тогда этот ответ показался мне уклончивым. Но сейчас, соглашаясь, я бы только добавил: Бахтин был русским европейцем — таким же, как Пушкин. К сожалению, нынешние «европейцы» в России в немалом своем числе — просто лакеи Запада. А лакеев и лакейство Бахтин не любил и не терпел ни в каком виде.
Замечательная по красоте и глубине мысль о Пушкине высказана Бахтиным в лекциях по русской литературе:»Темы о русском рае, о русской любви, о русской утопичности всегда, с точки зрения Западной Европы, — детские. Детский — вот обычное определение всего русского. И в Обломове, и в Каратаеве именно в их детскости есть общность с сологубовскими героями. Детскость вообще является общим тематическим моментом во всей русской литературе. Только у Пушкина этих тем нет и предчувствовать их нельзя. Поэтому Пушкин и наиболее европеец, хотя в то же время и наиболее русский» (выделено мной.— Е.К.) ( Диалог.Карнавал.Хронотоп. 1993, №2-3.— С.153).
Таких людей — наиболее русских и в то же время наиболее европейцев — остро не хватило в России в 20-м веке. Остро не хватает их и сейчас. Все революции вне Запада всегда делаются инфантильными людьми. Крайне инфантильной по настроениям была «перестройка» 80-х гг. в СССР. Поразительно инфантильны нынешние украинцы, вообразившие себя какими-то «европейцами».
Гуманистический пафос Бахтина никак не соответствовал торжеству большевизма с его тотальным «грабежом личной судьбы человека» ( М.Пришвин). Сила стала бесчеловечной, а человечность бессильной. Бесчеловечность силы и бессилие человечности — это российская жизнь 20-30 годов. Сила превращала человека в вещь, в лагерного или колхозного раба, или — в пределе — в мертвеца. Официальные советские идеологи даже придумали такую позорную кличку — «абстрактный гуманизм», т. е. гуманизм бесполезный или даже вредный для большевистского режима.
У В.Астафьева в «Затесях» есть рассказ о том, как в советской школе 30-х годов обсуждали роман «Как закалялась сталь» Н.Островского. Девочку из семьи спецпереселенцев ( «кулаков»), переживших страшный голод начала 30-х, изумила сцена, когда Павка Корчагин подсыпает махорку в поповское тесто :»В третьем годе голод был — народу скоко вымерло… моя сестра… мой братик… в зыбке… и мама… и бабушка… А он… махорку в тесто… Нехорошо так над хлебом галиться… Бог накажет…». После этого разъяренная «комиссарша»-учительница провела «разъяснительную» работу с семьей школьницы, и отец, перепуганный на всю жизнь и опасавшийся новых репрессий, высек свою дочь веревкой до полусмерти.
Сочувствовать людям, уморенным голодом по вине сталинской клики, это и есть «абстрактный гуманизм». Какой уж здесь мог быть Бахтин, какая человечность… Это было время эпического варварства, а не романной частной жизни, в которой собственно и может проявиться человечность человека.
Бахтин мог вернуться только во время потепления, во время ослабления тоталитарного давильного пресса, когда появилась хотя бы относительная возможность более свободно думать и говорить от себя, а не от начальства, когда стали возможны диалогические, т. е. подлинно человеческие отношения. Вот почему он и его книги стали событием и даже откровением 60-х годов.