|
СМЕЮЩИЙСЯ ФИЛОСОФ
Как
современная физика вспоминает таким образом порой о четырех стихиях Эмпедокла,
так современная химия — об атомах Демокрита.
У
Эмпедокла картина мира была похожа на картину города, раздираемого борьбой
четырех партий. Демокрит спросил себя: а откуда берутся сами эти партии? В
городе — это понятно: люди сходных мыслей случайно встречаются, знакомятся,
начинают держаться вместе, к ним присоединяются новые и новые, и так возникает
целое большое общество.
Может
быть, так же устроен и мир? Он состоит из частиц, мелких до невидимости и густо
носящихся в пустоте, как пылинки в солнечном луче. С течением времени они
начинают как бы сортироваться: крупные к крупным, круглые к круглым,
треугольные к треугольным. (Почему? Насыпьте на блюдо песок и потрясите:
крупные песчинки выйдут наверх, мелкие останутся внизу. Вот так же и мировые
частицы.) Так образуются сперва четыре стихии: из крупных частиц — земля, из
круглых — огонь и так далее, а потом — отдельные вещи.
Мы не
можем видеть эти частицы, но мы их чувствуем: если в теле много гладких частиц,
оно кажется глазу светлым, а вкусу сладким, и наоборот. Поэтому не надо, как
Парменид, говорить, что мир, ощущаемый нами, — «ненастоящий», и не надо,
как Гераклит, горевать, что наш ум не угонится за его изменчивостью. Нужно
только быть внимательным и вдумчивым — и мир поддастся изучению.
Попутно
такое рассуждение давало ответ и на задачу Зенона об Ахилле и черепахе. Зенон
говорил: «Раз нет в мире бесконечного деления — значит, нет никакого деления,
значит, есть только неделимое Единство». А мы лучше скажем: раз нет
бесконечного деления — значит, есть деление конечное, вплоть до таких мелких
частиц, разделить которые уже невозможно. Государство мы разделили на партии,
партии — на людей, но людей-то мы уже делить не можем: полчеловека ни в какую
партию не годятся. Так и в мироздании: все можно делить, пока не получатся наши
частицы-пылинки, а их уже не разделишь. Демокрит так и называл эти частицы: «неделимые»
— по-гречески «атомы».
Как же
будет выглядеть погоня Ахилла за черепахой? Сперва Ахилл будет делать широкие
шаги, потом — в угоду Зенону — все более мелкие, чтобы покрыть сперва половину
расстояния до черепахи, потом половину половины и так далее и наконец сделает
такой маленький шажок, что меньше уже никак нельзя сделать, а можно только
повторить такой же. Вот тут-то все и кончится: этим следующим шагом Ахилл
обгонит черепаху — и здравый смысл восторжествует.
Таким
образом, Демокрит отчасти уступал страху перед бесконечностью: он не допускал
бесконечности внутри вещей, не допускал бесконечной делимости. Зато он первый
допустил бесконечность снаружи вещей: наш мир — не единственный на свете,
вокруг него все та же бесконечная пустота, и в ней — все те же бесконечно
толкущиеся атомы, и где-нибудь они слагаются в новые и новые миры. Этой
бесконечности, этого беспорядка Демокрит не пугался. Бесконечность внутри вещей
опасна, как опасна гражданская война внутри города: того и гляди, зайдешь
мыслью в тупик, как зашел Зенон. А бесконечность вокруг нас не устоит против
наступления нашей мысли, как не устояла огромная Персия перед сплотившейся в
строй Грецией. О любознательности Демокрита рассказывали чудеса. Он говорил: «Найти
объяснение хотя бы одного явления — отрадней, чем быть персидским царем!» Отец
его был богатейшим человеком в городе Абдере — когда Ксеркс проходил через
Абдеру, отец Демокрита выставил угощение всему его войску. В благодарность
Ксеркс оставил у него в доме персидских мудрецов: они передали юному Демокриту
свою восточную мудрость. Когда отец умер, Демокрит отказался от земли, домов и
стад, а взял сто талантов денег и поехал путешествовать в Египет, Вавилон и еще
дальше. Вернулся он без денег, поселился в уединенном месте, занимался
непонятными науками и смеялся над людьми, которые ищут счастья в чем-то другом.
Его привлекли к суду за растрату отцовского наследства — он прочитал перед
судьями свою книгу «Большой мирострой». Судьи сочли его сумасшедшим и вызвали к
нему лучшего врача всей Греции — Гиппократа Косского. Гиппократ побеседовал с
ним и объявил абдерским жителям: «Демокрит — мудрец, а сумасшедшие — это вы».
Абдериты не удивились: их давно все почему-то считали поголовными дураками,
вроде наших пошехонцев. Они дали в награду Демокриту новые сто талантов и
поставили ему статую.
Демокрит
прожил сто лет. Перед смертью он ослеп. Говорили, будто он сам ослепил себя,
глядя на отражение солнца в медном щите; это затем, чтобы ничто вокруг не
отвлекало его от научных раздумий. Приближение смерти он почувствовал накануне
женского праздника. Старушка-сестра Демокрита опечалилась: из-за траура она не
могла бы участвовать в празднике. Демокрит был добрый человек. Есть он уже не
мог; он попросил принести свежевыпеченного хлеба и, вдыхая его запах, прожил
три праздничных дня, чтобы не огорчать сестру.
«Смеющийся
философ» — таким запомнили его потомки.
|
