Прерывание экзистенции, согласно Аристотелю, наталкивает нас на вопрос о возможности трагедии и метафоры. Всё осуществляется так, как будто бы Аристотель пришёл к идее прерывании посредством осмысления греческих трагедий и будучи вынужденным оставить вопрос о возможности их происхождения. Иными словами, вопрос остаётся открытым до тех пор, пока эпоха не сможет продиктовать ему ориентиры в дальнейшем осмыслении, место и время словесной выразительности. Именно в современную нам эпоху не раз раскрывается вопрос, поставленный в текстах Аристотеля. Если значимость текста состоит в степени смысловых нарушений и силе поставленных вопросов, то речь идёт именно о том двойственном измерении, которое связывает нас с «Поэтикой» Аристотеля, особенно в тот момент, когда мы стремимся поставить себя перед теми возможностями, которые она заключает в себе.
Именно совокупность данных вопросов подводит нас отныне к расставанию с мыслями и философией, как она созидает теорию трагедии, с философией Гёльдерлина, испытывающей неопределённость и невысказанность самой смерти.
§ 4. Основная идея философии Гёльдерлина:
трагедия без темы пустоты и темы «смерти»
Теория трагедии Гёльдерлина раскладывает «по полочкам» то, что было создано, и тут же она пытается прикрыться текстами самого Аристотеля. Эта теория располагается в самом центре того, что мы бы назвали центральной частью «Поэтики». Различие между древностью и современностью состоит именно в уходе от этого. Теперь понятно, почему Аристотель больше не в состоянии говорить об этом: неопределённость темы смерти расположена в самом центре вопроса об имитации современности древностью.
Сложность указанных соотношений не может ни от кого ускользнуть: сегодня наблюдается прежде всего резкая перемена, особенно если речь идёт о «Поэтике». Эта перемена подготавливает почву для нового духовного подъёма теории трагедии современностью; при этом теоретическое возобновление предоставляет нам на заключительном этапе теории условия возможности осуществления трагического; заметим также, что трагедия, которая не довольствуется просто подражанием действиям древних, ничего не значит.
Таков горизонт, в котором осуществляется работа Ф. Гёльдерлина. Поэтому перед тем, как погрузиться в данную работу, заметим, что сам этот горизонт весьма проблематичен и отмечен следующим парадоксом: отсутствие насильственной смерти, которое отличает современную трагедию, не является тем же самым, что и теоретическое повторение возможности, завещанной древними. Необходимо постоянно помнить об этом в процессе всего нашего исследования, поскольку именно в данном пункте осуществляется возможность того, что современная трагедия погибнет[20].
Если смерть представляла собой возможность греческой трагедии, то невозможность её для современности выступила признаком иной трагедии. Бегство от смерти выступает условием современной трагедии. Речь идёт об условии перехода от метафоры вымученной к метафоре реальной и свободной. Это с очевидностью вытекает из следующих слов Гёльдерлина:
«Трагическое слово греков есть сама смерть в действии, так как тело, охваченное ею (т.е. смертью), и в самом деле разрушается. И в самом деле, вполне очевидно, что мы находимся во власти Зевса, который есть само совершенство и который не только накладывает ограничения людям в их спасении от смерти и способствует их существованию, но и более решительным образом направляет к земле природное движение, а тем самым преодолевает вечную неприязнь к человеку, способствует продвижению его в другой мир и в целом это значительным образом сказывается на патриотических чувствах…»[21].
В данном отрывке Гёльдерлин воспроизводит аристотелевское определение языка. Слово действенно и выразительно. По словам Аристотеля, метафора является самой выразительной формой существования творческой потенции человека. Но слово Гёльдерлина делает, прежде всего, акцент на языковом выражении, коим как раз выступает метафора. Метафорическое слово не исчерпывается системой поступков, которые ему предшествуют, обозначая тему смерти в самом центре данного слова. Это слово, представляющее собой систему действий, берёт своё начало с изображения главного акта, акта смерти. Слово является «смертью действия». Утверждая это, Гёльдерлин как бы завершает метафору и «мимесис» Аристотеля; в данном отношении трагическое действие представляется далеко не слабой имитацией, более или менее фиктивной и воображаемой. Оно выступает устрашением чего-либо в действии, фактически вписываясь в аристотелевский «мимесис», дабы его полностью завершить.