В силу того, что не-сущее, небытие участвует в бывании, отсутствие можно представить себе в виде своеобразного места для присутствия, или в виде некоторого вместилища. Объем вместилища определяется степенью ожидания присутствия. В связи с этим и кажется, что отсутствие больше присутствия. Действительно, сколько всего отрицается! Но отсутствия больше присутствия только как бы по объему. Всякое присутствие входит в отсутствие, заполняя его.

Следовательно, вместилище представляет из себя некую всеобщую возможность, или нечто такое, что все в себе содержит и все подпитывает. Отсутствие, таким образом, абсолютно безразлично к тому или иному конкретному, что входит в него. Это — какая-то всеобщая любовь, которая есть одновременно отсутствие для каждого и в то же время присутствие для всех. Это — некий дух, который невозможно «схватить», но который все же живет как бы своей собственной жизнью, время от времени давая почувствовать нам меру того или иного отсутствия.

Строго говоря, слово «дух» является каким-то незаконным понятием. Не случайно философы, с одной стороны, стремились к тому, чтобы подчеркнуть в нем момент стремления к абсолютному бытию (например, «абсолютный субъект», «чистое Я», «чистая деятельность», «мировой Разум» и т.д.), а  с другой — как можно быстрее придать ему ту или иную форму, подразумевая при этом какое-то отсутствие бытия, то есть вводя элемент бывания (например, «конечный дух», «европейский дух», «народный дух», «природный дух» и т.д.).[74]

Мы полагаем, что дух есть не просто небытие, не-сущее в полном смысле данного слова. Если бы дух был ничто, то как объяснить «следы» или отложения духа в культуре, факты духовного бывания, временного существования духа?  Наконец, в силу какой причины как духовное, так и материальное бытие оказываются как бы травмированными, или ущербными?

Вероятнее всего, дух — это лишь как бы  небытие, некое условное небытие. Ведь когда говорят о духовном бытие, то при этом подразумевают, что оно по возможности должно исключить всякий элемент небытия, дабы стать абсолютно устойчивым, неизменным и полным. Но все бывающее изменчиво, хотя и стремится к единству и совершенству. Изменчивость же порождает множественность и неопределенность. Если бы дух был определенным, то он лишился бы того, что в нем есть. Например, если дух рассматривать исключительно как активность, деятельность (а именно на таком понимании настаивал Б.Кроче)[75], то он полностью утрачивает пассивность, созерцательность, сострадательность, что делает его холодным и бесчувственным и, что самое главное, лишает потенции к гуманному творчеству. Если дух определить как «Единое» (Прокл)[76], то он сразу же противопоставляет себе все остальное как нечто неопределенное, но противопоставляет для того, чтобы, определив это неопределенное как «многое», сделать его соразмерным себе.

Нам следует учесть, что понятие «определенность» у древних греков (особенно у Платона) обозначалось словом «вид», «видность». Сам термин «эйдос» произведен от глагола «эйдо» — «вижу, созерцаю». В обыденном языке «эйдос» имел те же значения, что и «идея»: вид, внешность, образ, облик и т.д. Но в систематической форме данное понятие стал употреблять только Платон, правда, не для обозначения пространственной формы (как это делал Демокрит, употребляя также слово «идея»), а для характеристики члена духовного множества, духовного становления или бывания. Итак, эйдос — это вид, то есть то, что можно увидеть. Сам же по себе дух, то есть как «для-себя-бытие», как идеальность[77], безвиден (его нельзя ни видеть, ни осязать)[78]. Но рассуждать можно, правда, лишь незаконно.

Все, что мы видим глазами, есть нечто оформленное и, следовательно, подверженное быванию, становлению. Черная доска, оформленная белой рамкой, будет восприниматься в качестве таковой до тех пор, пока белый цвет не станет черным. Без формы ничего увидеть нельзя. Но в то же время мы знаем, что сферой видимого сущность вещи не ограничивается. Быстро проходя область видимого, мы попадаем в сферу рассудка, задавая вопрос: что представляет собою то, из чего она, то есть вещь, сложена? Каким образом то, из чего сложены все элементарные, то есть неделимые и неуловимые ни для какого чувства частицы, само может рассматриваться в качестве материала вещи?

Итак, отсутствия видеть нельзя. Хотя и говорят: «Я чувствую отсутствие любимого человека», но чувствуют при этом его присутствие, выраженное в памяти. Рассуждать об отсутствии также невозможно. Например, в данной аудитории отсутствует часть слушателей. Неужели, читая лекцию, мы будем рассуждать об их отсутствии?